(⌐■_■)—︻╦╤─ Привет, это редакция Kit.

Может прозвучать парадоксально, но даже пережив две мировые войны, человечество не до конца понимает, что считать таковой. Тем более с учетом действующего международного права, которое буквально лишило государства планеты права на войну. 

Да, люди воюют друг с другом столько, сколько существуют. Но те нормы и обычаи войны, которые используются сейчас — вещь относительно новая (мы подробно писали об этом здесь). А как именно следует войны начинать, рассказывали Гаагские конвенции, принятые в 1907-м — в то время они определили законы вооруженных конфликтов. Страна, которая готовилась напасть, сперва должна была либо предупредить об этом, либо объявить своему противнику какой-нибудь ультиматум. 

Эта концепция осталась в прошлом вместе со старым миропорядком. Начиная со второй половины XX века странам запрещено объявлять друг другу войны. Этого права их лишил Устав ООН, подписанный в июне 1945-го — в самом конце Второй мировой.

Сегодня в ООН состоят 193 страны — все они приняли устав организации и договорились не использовать друг против друга силу. Ведь базовая функция ООН — поддержание мира.

Но лишившись права воевать, государства, конечно, не перестали этого делать. Просто войны теперь часто называются операциями — специальными, военными или миротворческими. Такими были «Несокрушимая свобода» (вторжение США в Афганистан в 2001-м), «Шок и трепет» (вторжение США в Ирак в 2003-м), «принуждение к миру» Грузии (больше известное как «пятидневная война» 2008-го). И, конечно, нынешняя «специальная операция по демилитаризации и денацификации Украины».

Означает ли это, что юридически войны в Украине как будто не существует? Не означает — и неважно, что официально Россия эту войну не объявляла. Международное гуманитарное право регулирует целый комплекс самых разных документов. В него также входят, например, Женевские конвенции. Там прописан основной критерий, по которому определяют, ведет государство войну или нет. Вот он: прямое применение вооруженной силы одной страны против другой или оккупация части ее территории. 

Еще одно определение военной агрессии дает резолюция Генассамблеи ООН 1974 года. Согласно документу, это не только вторжение, бомбардировки и оккупация. Агрессивной войной также считается блокада портов и берегов, предоставление своей территории для нападения, а еще отправка вооруженных групп для участия в конфликте. Причем этот список не исчерпывающий, указывается в резолюции. При необходимости Совет Безопасности ООН — а только он имеет право вмешиваться в конфликты от имени международного сообщества — может посчитать агрессией что-то еще.

В общем, нет никакого сомнения, что Россия ведет войну с Украиной не только де-факто, но и де-юре. Есть вопрос посложнее: участвуют ли в этой войне другие страны? Скажем, активные поставки Украине оружия и разведывательных данных, организация тренировок для украинской армии — делает ли все это войну глобальной?

С точки зрения международного права ответ — нет. Просто потому, что поставки оружия, предоставление данных разведки и тренировка военных не включены в признаки военной агрессии. 

Ну а на практике, само собой, все далеко не так просто.

Можно ли избежать эскалации войны, поставляя оружие?

Да, если не пересекать «красные линии»

С начала российского вторжения Киев не получает от Запада столько оружия, сколько просит. 

В середине июня Михаил Подоляк — советник офиса президента Украины Владимира Зеленского — заявил, что закончить конфликт Украине помогут 1000 гаубиц, 500 танков и 300 систем залпового огня. Однако, как подсчитала британская газета Financial Times, пока Киеву передали куда меньше: гаубиц и танков — около 250 и 270 соответственно, а систем залпового огня — и вовсе чуть больше 50.

Дело здесь, конечно, не только в ограниченных возможностях союзников. НАТО всерьез опасается эскалации конфликта, к которому такая военная помощь может привести. Роб Ли замечает: «Нынешний объем поставляемого оружия может быть достаточен для того, чтобы Украина не потеряла еще больше территорий. Но не для того, чтобы она вернулась к границам до 24 февраля». 

То есть на практике слишком активная военная поддержка третьих стран действительно может превратить локальный конфликт в глобальный. Но даже умеренные поставки вооружений увеличивают риски. Скажем, НАТО не хочет, чтобы его оружие использовалось для поражения целей на территории России. «Если Украина американскими системами залпового огня начнет наносить удары по российской территории, это уже, в общем, другой коленкор», — утверждает политолог Федор Лукьянов (он занимает пост директора по научной работе клуба «Валдай»).

В свою очередь Роб Ли обращает внимание, что этот принцип Украина аккуратно соблюдает: в атаках на российские территории Киев использует только собственное оружие, которым владел еще до начала войны. В то же время сама Россия, хоть и выражает недовольство западными поставками, эскалировать конфликт тоже не спешит. «[Москва говорит:] да, мы недовольны, что вы даете оружие, но наши „красные линии“ это не пересекает», — объясняет логику Ли. 

Относительно спокойно, по его мнению, Кремль относится и к тренировкам украинских военных на территории стран НАТО — а это еще один важный элемент поддержки для украинской армии. «Добровольцы из теробороны не очень обученные военные. В самой Украине нет ни возможностей, ни специалистов, чтобы их обучать. Поэтому намного проще отправить их на боевое слаживание в страны НАТО», — продолжает он. 

Однако свою позицию Кремль может и пересмотреть. Например, если в Украине станет значительно больше иностранных военных, которые приедут учить украинцев военному делу более интенсивно, предупреждает политолог Федор Лукьянов из «Валдая». Или если Украина с помощью западного оружия будет значительно эффективнее защищаться, ситуация на фронте начнет радикально меняться, и Путин увидит в этом угрозу, продолжает Роб Ли. Такой сценарий он пока считает маловероятным, но оговаривается, что многое будет зависеть от того, какую роль в боевых действиях сыграют системы HIMARS. 

С ним согласен и политолог Евгений Рощин. Если поставляемые вооружения в итоге начнут играть важную роль в расстановке сил на линии фронта — грубо говоря, системы залпового огня, гаубицы и что-то еще поможет украинцам начать контрнаступление, — не исключено, что Россия назовет это включением внешних сторон в конфликт и выставит ультиматум, считает он. 

В общем, «красные линии» гипотетически еще могут быть пересечены. Однако такие «линии» есть и у НАТО, говорит Роб Ли, и здесь тоже кроется потенциал для эскалации. Например, альянс может принять решение о дополнительной поставке оружия, если российская агрессия усилится и Украина утратит возможность защищаться от нее. Или если в ходе войны свергнут украинского президента Владимира Зеленского. Дальнейшие удары по мирным целям в украинских городах тоже могут заставить НАТО передать стране более мощное вооружение. 

Во время гражданской войны в Сирии США и Великобритания определили в качестве своей «красной линии» применение в стране химического оружия, вспоминает политолог Рощин. «Если подобное оружие начнет использоваться в Украине, тоже возможен сценарий вовлечения в конфликт других стран», — убежден он. 

Эта гипотеза подтверждается заявлениями на самом высоком уровне. Так, США уже предупреждали: если Россия пустит в ход химическое оружие, Вашингтон ответит. 

При каких условиях военная помощь превращается в военное участие?

Точно никто не скажет, вот несколько возможных вариантов

С какого момента военная помощь участнику конфликта превращается в прямое участие — во многом «серая зона», признают эксперты, с которыми поговорил Kit. 

Четких критериев здесь нет, но есть мнения. Например, политолог Евгений Рощин дает простой ответ. Он полагает, что какая-то третья страна будет считаться непосредственным участником конфликта только тогда, когда использует свои регулярные военные части (и именно их) для прямого боевого столкновения. 

Юристка Наталия Секретарева, специализирующаяся на международном гуманитарном праве, согласна, но считает, что прямое участие этим не ограничивается. Она обращает внимание на разведывательные данные, которые Украина получает со стороны. Если границу неучастия это и не пересекает, то очень близко к ней подходит, говорит Секретарева, — и может трактоваться как вовлеченность в войну. 

«Если представить, что американские спецслужбы постоянно передают сведения разведки и координируют действия украинской армии, то можно говорить, что США участвуют в войне, — полагает Секретарева. — Но это сложная штука, поскольку такая поддержка происходит за закрытыми дверями и мы просто не знаем ее объемов».

Роб Ли считает объемы значительными — по его словам, они больше, чем в любых других конфликтах прошлого. «Еще 10–20 лет назад было невозможно представить, что США могут определить местоположение какого-нибудь российского командного пункта, а затем передать эти сведения Украине, чтобы те нанесли артиллерийский удар. Это технически было невозможно. Сейчас же мы видим, как это происходит», — подчеркивает он. 

По словам Ли, «США не хотят выглядеть стороной конфликта». Как и другие западные страны, которые всеми силами пытаются не допустить превращения российско-украинской войны в глобальную, добавляет политолог Рощин. Тем не менее мир уже опасно балансирует на этой границе. Ведь союзники Украины платят цену войны из собственных бюджетов и оружейных запасов. То есть де-юре не участвуют, но де-факто — конечно, да. 

При этом юрист-международник Григорий Вайпан подчеркивает: если Кремль сочтет, что какая-то страна слишком уж активно поддерживает Украину и стоит ответить на это силой, он нарушит нормы международного права, ведь любые силовые санкции запрещены. По всем международным правилам нападение на слишком уж активного союзника Украины будет считаться не действиями в рамках текущей войны, а новой агрессией.

В обратную сторону это тоже работает. Юристка Наталия Секретарева объясняет: если некое государство решит активно поддержать Украину и нанесет удар по российской территории, это тоже станет новой агрессией. Нормы международного права будут нарушены и в этом случае, а параллельно с существующим возникнет еще один вооруженный конфликт с непредсказуемыми последствиями.

Так все-таки — когда война превращается в мировую?

Отвечают политологи и философ

Удивительно, но факт — в международном гуманитарном праве нет понятия «мировая война». Поэтому не существует юридических критериев, с которыми здесь можно было бы свериться.

Остается обратиться к опыту прошлого. Например, статус мировой как будто получает только та война, в которой участвует много государств сразу. Однако политолог Федор Лукьянов отмечает, что вопрос не в количестве. Мировой, по его словам, война становится только тогда, когда в нее вовлечены страны, играющие определяющую роль в международных отношениях — и не только в рамках своего региона. «Если представить войну между двадцатью пятью странами одной лишь Африки, мировой она не станет», — говорит он. 

Но даже если он выйдет за пределы территорий, на которых начался, это не будет означать его автоматического перехода в стадию глобального, подчеркивает политолог Евгений Рощин. Не исключено, что стороны решат обменяться «символическими ударами» по каким-нибудь отдаленным военным базам, но к разрастанию войны до глобального уровня это может и не привести. До экспансии украинской войны вообще еще далеко, уверен Рощин: «Несмотря на [всю нынешнюю] риторику, мне по-прежнему кажется, что суицидом стороны пока заниматься не готовы».

При этом с определенной точки зрения мировая война идет, она никогда и не заканчивалась, говорит философ Арсений Куманьков. Он обращается к идее, которую еще в XVII веке предложил английский философ Томас Гоббс. 

Заключается эта идея в том, что люди без государств постоянно находились бы в состоянии войны «всех против всех». Государство оберегает от этого своих граждан, устанавливая и контролируя мир внутри своих границ. Но у этого есть своя цена. Во-первых, за мир внутри государства граждане платят частью своей свободы. А во-вторых, разные государства постоянно конфликтуют. «Даже если открытая война между ними не ведется, государства как минимум с подозрением посматривают друг на друга», — пересказывает идею Гоббса Куманьков. 

Эта схема, объясняющая положение дел в международной политической реальности, легла в основу теории реализма. Согласно ей, государства находятся в состоянии непрекращающегося соперничества. «Можно ли сказать, что на самом деле никогда не бывает мира, а всегда есть мировая война? Наверное, реалисты могут», — рассуждает Куманьков.

Он тут же оговаривается, что считает эту точку зрения «не очень адекватной». Но именно она очень популярна в России на политическом уровне. Государство в этой системе координат окружено бесконечными врагами, которые спят и видят, как его ослабить, навредить ему или нанести удар в подходящий момент.

Нынешняя война в том числе показала, к каким трагическим последствиям может привести такой взгляд на мир. А еще продемонстрировала, что термин «мировая война» — как обозначение беспрецедентного конфликта — изжил себя, уверен философ Арсений Куманьков. Не потому что мировая война теперь невозможна в принципе, а потому, что любой конфликт в наши дни неминуемо становится глобальным — с какого бы локального столкновения он ни начинался.

. ><{{{.______)

Любая современная война затрагивает значительную часть мира. Кризис на глобальном рынке энергоносителей и угроза мирового голода — прямые последствия российского вторжения. «И уже нельзя сказать: „Мы не воюем, нас этот конфликт не касается“, — мы все так или иначе участвуем в мировой экономике, и любая война скажется на всех нас», — говорит Арсений Куманьков.

По мнению Федора Лукьянова, у новых войн есть еще одно важное отличие от конфликтов прошлого. Когда-то войны считались легитимным средством решения неразрешимых противоречий, говорит он, и по их итогам устанавливался новый миропорядок. 

Современное человечество лишено «такой роскоши», подчеркивает Лукьянов. «Вместо решения противоречий мы можем лишь положить конец существованию друг друга», — резюмирует он.