|
__φ(◎◎ヘ) Привет, это Максим Трудолюбов.
Начался декабрь — месяц, в который все мы особенно измотаны. Давит накопившаяся за год усталость, а работы при этом особенно много. Под гнетом дел мы чувствуем себя и напряженными, и несвободными как никогда. Мы мечтаем о другой жизни — но кажется, что так было и так будет всегда.
Однако, если отключиться от повседневности, становится ясно, что в мире — в перспективе поколений — что-то меняется. И эти перемены напрямую связаны с работой и применением человеческих сил. Везде и всегда люди хотели понять, в чем их таланты, стремились найти себе лучшее применение. Фундаментальным препятствием на этом пути была узко понятая экономика — то есть необходимость зарабатывать, откладывая свои таланты.
Но мы живем в эпоху, которую мечтали бы застать авторы классических утопий. Благодаря новым технологиям и развитию экономики физическая и «трудная» работа перестает быть необходимостью, для нее нужно все меньше человеческого участия. И все больше возможностей появляется для творчества и создания нового.
Мой сегодняшний текст для Kit — о том, как попробовать быть свободнее даже тогда, когда кажется, что вся жизнь состоит из препятствий. Я исхожу из того, что настоящая свобода — не бездействие, а осмысленное применение себя. Это такое положение вещей, при котором потраченные силы и время не кажутся тратами, а работа приносит осязаемые плоды.
■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎■︎
В 1931 году английский экономист Джон Мейнард Кейнс опубликовал эссе «Экономические возможности наших внуков». В нем он предсказал, что через сто лет, то есть как раз в наше время, человечество впервые за свою историю столкнется со сложным и насущным вопросом. Он звучит так: как занять досуг, ставший возможным благодаря достижениям экономики и науки?
И действительно, у современного человека как будто все меньше необходимости заниматься монотонной физической работой и все больше возможностей для творческой или общественной деятельности. Такова логика развития технологий: производство, сельское хозяйство, управление машинами и транспортом автоматизируются. Такова и логика развития общества: социологи говорят, что люди стремятся преодолеть ситуацию выживания, чтобы прийти к реализации своих талантов и больше времени посвящать осмысленному досугу.
Но стал ли современный работающий человек на самом деле свободнее? Да и какого человека можно назвать свободным? В разные эпохи мыслители отвечали на этот вопрос по-разному — настало время ответить и нам.
Действительно ли мы свободны?
В трудовом отношении мы привыкли считать себя свободнее наших предков. Ведь современный человек способен не только выбирать сам вид деятельности, но и ее форму: можно работать в корпорации или небольшой компании, а можно быть самому себе хозяином, ремесленником, работающим из дома.
Путь человечества к этому был долгим. В сегодняшнем огромном количестве возможностей для воплощения талантов, в постковидном соединении места жизни и места труда, в отношении к рабочему времени можно найти признаки, характерные и для античной культуры, и для средневековой, и для культуры Нового времени. А также, конечно, новые черты, привнесенные информационным веком. В результате люди как будто из разных эпох живут рядом, ведут разный образ жизни, по-разному относятся к работе, времени — и часто не понимают друг друга.
При этом древнегреческие мыслители не сочли бы нас с вами свободными. Для них никакая материальная деятельность — от сельского хозяйства и торговли до ремесел и изобразительных искусств — не могла быть частью образа жизни свободного человека. Человек только тогда был свободен, когда мог сам выбирать область деятельности без оглядки на нужду, желания других людей и другие внешние обстоятельства.
Например, Аристотель считал, что человек может реализовать свою свободу только в сферах, не связанных с необходимостью, полезностью или созданием вещей и предметов. Он отбрасывал все виды деятельности, которые не позволяли человеку быть господином своего времени и местопребывания.
Обобщая идеи Аристотеля, философ и политолог Ханна Арендт в своей книге «Vita Activa» пишет, что античный философ находил достоинство в трех образах жизни. Это жизнь в наслаждении телесной красотой; жизнь политика, совершающего прекрасные деяния в полисе; и жизнь философа, который проводит время в исследовании и созерцании непреходящих ценностей.
Идею превосходства прекрасного в иерархии видов деятельности Аристотель формулировал так: «Вся человеческая жизнь распадается на занятия и досуг, на войну и мир, а вся деятельность человека направлена частью на необходимое и полезное, частью на прекрасное. <…> Война существует ради мира, занятия — ради досуга, необходимое и полезное — ради прекрасного» («Политика», книга 7). Свободные граждане — те, к кому и было обращено это рассуждение, — составляли от 5 до 10% населения античного полиса. Это были «все» его жители, исключая женщин, ремесленников, иностранцев и рабов.
При этом важно понимать, что достойный свободного человека досуг — не синоним праздности. Обозначавшее «досуг» древнегреческое слово σχολή (латинское schola) значило также и «умственный труд», «ученые занятия», «сочинение» и «школа». В итоге именно в этом последнем значении оно вошло во многие европейские языки, включая русский, утратив по пути изначальную связь с досугом.
Как менялась работа — и когда стала такой, как сейчас?
Для поздних античных и, еще позже, для христианских мыслителей достойная жизнь перестала включать сферу телесного и политического — осталось лишь созерцание истины. Производительная деятельность стала восприниматься как необходимость для поддержания земной жизни, но необязательная для спасения в мире ином.
Труд рассматривался не столько как способ что-то создать и на этом заработать. Он был способом противостоять соблазнам плоти и лени (почитать об этом подробнее можно в книге «Другое Средневековье. Время, труд и культура Запада» Жака Ле Гоффа).
Впрочем, уже в позднее Средневековье начинает формироваться такое отношение к работе и труду, для которого главным становится экономическое измерение: материальное благополучие и богатство.
Профессор экономики и социальной истории Венского университета Андреа Комлози, автор книги «Труд: Последние 1000 лет» (Work: The Last 1000 Years), пишет, что XIII век был ключевым для роста городов. А вместе с ними и для сообществ ремесленников. Внутри этих сообществ впервые начинает формироваться профессионализм как явление — с вниманием к качеству изделий, развитию инструментария и совершенствованию профессиональных навыков.
Купеческие и ремесленные гильдии, похожие и на деловые ассоциации, и на картели, становятся серьезной общественной силой. А с началом эпохи Великих географических открытий, когда города получают новые источники сырья, города закрепляются в статусе центров производства.
К XVIII веку появляются признаки разделения труда, складываются производственные цепочки, которые обычно контролируются купцами, занятыми сбытом продукции. В XIX веке по мере бурного развития технологий производства укрупняются, и мы впервые видим, как с появлением мануфактур и фабрик место труда отделяется от места жизни человека. Люди становятся зависимыми от фиксированной заработной платы и впервые начинают «ходить на работу».
Антропологические исследования показывают, что в обществах, которые подвергались колонизации, как правило, не существовало единого абстрактного понятия «работа» до появления представителей западной цивилизации. Деятельность описывалась по роду занятий: земледелие, рыболовство, охота. Абстрактное слово, подобное работе, если и было, то для описания самых тяжелых форм деятельности, связанной с выживанием.
Обобщенное понятие «работа» в итоге вошло в незападные культуры, но стало включать только монетизируемые, рыночно ориентированные виды деятельности. А домашние заботы, приготовление еды, безвозмездная взаимопомощь, уход за детьми и стариками остались за пределами экономики. Труд этого рода исторически выпадал на долю женщин, и именно западная культура «узаконила» его фактическое исключение из экономической сферы.
Двадцатый век закрепил иго экономической необходимости. Рабочее движение принесло с собой профсоюзы и социалистические идеи, воплотившиеся в социалистических и тоталитарно-коммунистических режимах ХХ века. А сужение концепции работы до оплачиваемой работы вне дома — на заводе или фабрике, в учреждении или офисном центре — стало доминирующим.
И до сих пор это представление о работе лежит в основе правовых кодексов и государственной политики в сфере труда.
Так все-таки: работа или труд?
Индоевропейские — и не только — языки различают тяжелую, утомительную работу и ее воплощение в законченном труде. В древнегреческом языке это различие заложено в словах πόνος («труд», «работа», «усилие», «тягота», «страдание») и έργον («дело», «труд», «деяние», «подвиг», «произведение»), напоминает Андреа Комлози. В латинском языке то же самое разделение закрепилось в словах labor и opus и оказало влияние на множество других языков.
В немецком большая часть значений, связанных и с процессом, и с результатом труда, слились в слове arbeit (изначально ближе к labor), которое сильно потеснило werk в повседневном обиходе. В английском — наоборот, большая часть значений сошлись в слове work (изначально ближе к opus), которое может значить и тяжелый труд, и результат труда, и произведение, и работу в смысле регулярного приложения сил.
По одной из теорий это произошло потому, что немецкие трудящиеся осознавали себя людьми, которые продают работодателю свои силы и время — arbeit. Из этого понимания позже вырос марксизм. В то же время английские работники осознавали себя людьми, которые продают результат труда, измеряемый деньгами продукт — work.
В русском языке работа и труд часто взаимозаменяемы. И работа, и труд могут быть тяжелыми, неподъемными. И работа, и труд могут обозначать результат; например, «блестящая работа художника» или «Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний» (Александр Пушкин, «Труд»).
Но все же слово «работа» по происхождению ближе к значениям, связанным с тяжелой и подневольной деятельностью. У крестьянина на земле скорее работа, чем труд. Слово происходит от общеславянского корня *orb, с которым, помимо работы, связаны слова «раб», «ребенок» и немецкое arbeit.
Можно ли «преодолеть» экономику?
Английский экономист Джон Мейнард Кейнс, с которого начался этот текст, был уверен, что именно люди ныне живущих поколений смогут наконец перейти от вынужденной работы к творческому труду: от lavoro — к opera, от travail — к œuvre.
Почему Кейнс так решил? Он считал, что материальные потребности человека конечны, а значит, их в принципе можно удовлетворить. Экономист сделал два прогноза. Во-первых, он посчитал, что уровень жизни в развитом мире вырастет за сто лет в четыре-восемь раз. Во-вторых, он предположил, что в результате этого достижения человеку необходимо будет работать не больше трех часов в день.
Первое предсказание оказалось почти верным: ВВП на душу населения во многих развитых странах увеличился за это время в четыре-пять раз. Но второе — далеким от реальности.
В 1930 году в индустриальном мире была распространена 50-часовая рабочая неделя, сейчас — 40-часовая. Есть страны с 35-часовой (Франция) и 37-часовой неделей (Дания). Да, за сто лет в большинстве стран сильно увеличился законный отпуск, с одной недели до четырех; появилось множество выходных и праздников. Но, как показывают подсчеты, в среднем продолжительность трудового дня в развитом мире снизилась всего на одну пятую. Те, кто, по мнению Кейнса, должен был бы первым начать сокращать часы работы — то есть предприниматели, менеджеры, высокооплачиваемые профессионалы, — работают гораздо больше, чем им было бы «необходимо».
Ошибка Кейнса была именно в предположении, что потребности человека удовлетворяемы. Экономист рассматривал все потребности как абсолютные (питание, кров) и потому насыщаемые. Но не учитывал относительные, зависящие от обстоятельств, оглядки на других и инноваций, которые сегодня формируют спрос там, где его не было еще вчера, — и тем самым создают новое пространство несвободы.
Кейнс ошибался ровно так же, как ошибались все утописты. Они исходили из того, что «преодолеть» экономику можно коллективно, на уровне общества — с помощью качественного и, как правило, авторитарного правления.
На уровне общества «преодолеть» экономику нельзя, но на индивидуальном — можно. Если действие диктуется не необходимостью, но личным поиском и склонностью, если деятельность самопроизвольна, порождена не принуждением или служебной необходимостью, то это уже не работа, а правильно понятый досуг.
Родители иногда говорят детям, убеждая их в необходимости хорошо учиться: «Школа — это твоя работа». Возможно, продуктивнее объяснять детям, что школа — это правильно проведенный досуг, который готовит их к жизни свободных людей.
|
|
