В июле 2021 года президент России Владимир Путин подписал новую версию Стратегии национальной безопасности. От предыдущих версий эту среди прочего отличает пугающая деталь. 

Впервые за всю историю документа в нем фактически указано на реальную угрозу ядерной войны между сверхдержавами. В стратегии говорится, что в мире «увеличивается опасность перерастания вооруженных конфликтов в локальные и региональные войны, в том числе с участием ядерных держав». А еще — что риски и военную опасность для страны усиливает «отработка применения против Российской Федерации крупных военных формирований и ядерного оружия». 

Ни в одной из прежних версий стратегии не было ничего подобного. Например, в тексте документа 2009 года речь шла о трех основных рисках: увеличения числа государств с ядерной бомбой, использования ядерного оружия террористами и появления высокоточных стратегических неядерных вооружений, которые могут нарушить ядерный паритет. В 2015-м — о высокоточном неядерном оружии и расширении «ядерного клуба». 

Конечно, стратегия — декларативный и рамочный документ. И в то же время это документ планирования «верхнего уровня». Выше стратегии только Конституция и послания президента Федеральному собранию. То есть этот текст задает ориентиры для всей системы публичной власти: от Кремля и ФСБ до муниципального района и УВД городского округа. 

Но не только. Международному сообществу в целом стратегия объясняет, что Россия намерена предпринять для укрепления мира внутри своих границ и за их пределами. А соперникам и потенциальным врагам — как страна будет распоряжаться своей военной мощью в тех или иных случаях. 

Стратегия национальной безопасности корректируется каждые шесть лет. В мае 2021-го секретарь Совбеза РФ Николай Патрушев рассказал, что новая версия документа готовилась около года — в условиях, когда характер угроз национальной безопасности «претерпел существенные изменения». Он также подчеркнул, что «стремление США и ряда стран Запада сохранить свою мировую гегемонию провоцирует рост межгосударственных противоречий, ведет к ослаблению системы обеспечения международной безопасности».

На какие же существенные изменения реагирует российская стратегия? В стратегических документах США их заметить не удается. Да, превентивный удар (то есть нападение без предупреждения) действительно допускался в так называемой доктрине Буша — Стратегии национальной безопасности США, которую утвердили в 2002 году. Но только в отношении государств-изгоев вроде Северной Кореи. 

В следующих версиях американской стратегии (за 2010, 2015 и 2017 годы) речь о превентивном ударе уже не шла — только о сдерживании. А в действующей версии, утвержденной президентом Джо Байденом в марте 2021-го, и вовсе сказано, что Штаты хотят снизить роль ядерного оружия в качестве военно-стратегического инструмента. 

Разумеется, у США есть и не такие миролюбивые документы. Каждый раз, когда американский Комитет начальников штабов публикует план операций с ядерным оружием (вот примеры за 2005 и 2019 годы), там в том или ином виде написано, что страна изучает возможность нанесения ядерного удара, в том числе превентивного. И еще — стратегические бонусы ведения ядерной войны. 

Но сравнивать эти бумаги с российской Стратегией нацбезопасности некорректно. Мы не знаем, что написано в подобных документах российского Генштаба — они не публикуются. Кроме того, мы понимаем, что военные менее сдержанны в словах, чем их политическое руководство. Такая уж работа. 

Конец гегемонии

Чтобы мир спал спокойно, стратегии национальной безопасности двух ядерных сверхдержав — России и США — должны отражать друг друга. Но российская теперь совсем не похожа на американскую. 

Что же случилось? Возможно, ответ стоит искать не в маршрутах бомбардировщиков и подлодок, а в картине мира российского руководства: она изменилась.

Роль Запада и роль США на Западе после 1991 года описывали с помощью термина «гегемония». Это многозначное понятие, история которого хорошо изложена в книге «Перипетии гегемонии» социолога Перри Андерсона. Если по-простому, то в международных отношениях гегемония описывает ситуацию морального, политического, дипломатического и военного лидерства одного государства по отношению ко всем остальным.

В начале своей президентской карьеры Путин и сам охотно использовал именно это слово. В 2000 году президент говорил, что ООН была гарантом от «гегемонии и диктата» в международных отношениях. Что стремление к гегемонии наносит вред не только ее объектам, но и самому гегемону. И что мир слишком сложно устроен, чтобы чья-то гегемония (например, США) могла сыграть положительную роль. 

После мюнхенской речи Путина в 2007 году в разговорах о мироустройстве гегемонию заменило нейтральное и менее обидное для всех понятие однополярного мира. Впрочем, оно так и не получило широкого международного признания. О гегемонии Путин стал вспоминать лишь от случая к случаю — подчеркивая, что Россия на эту гегемонию, глобальную или региональную, не претендует. Как и на статус сверхдержавы. 

В 2021 году понятие гегемонии внезапно вернулось. 30 июня во время прямой линии россиянин Андрей Черемисов из Санкт-Петербурга задал Путину вопрос: зачем вообще встречаться с президентом Байденом, если от него «мало что зависит» и все решения принимает не он, а местный истеблишмент. Путин ответил, что, несмотря на «сдержки и противовесы» в политической системе США, от Байдена зависит многое. И развернул тезис, ради которого этот вопрос и включили в программу прямой линии:

«[В США] очень уважаемые аналитики, ученые и практики даже в прошлом дают рекомендации своему политическому руководству, своему политическому классу, который находится у власти, в широком смысле этого слова. Какие рекомендации? Они им говорят: „Послушайте, период, когда мы были абсолютными гегемонами после окончания холодной войны и крушения Советского Союза, период однополярного мира прошел, и вы должны исходить из того, что мир меняется, меняется быстро“».

Все в этом ответе неслучайно. Буквально в тот же день на сайте «Иносми» (принадлежит государственному информагентству «Россия сегодня») появился перевод статьи «Как заканчивается гегемония». Ее для американского журнала Foreign Affairs еще в начале июня написали политологи, профессора Александр Кули и Дениел Нексон. Они считают, что миропорядок, при котором Штаты были абсолютным мировым гегемоном, необратимо изменился. И прежде всего — из-за восхождения Китая. 

По мнению Кули и Нексона, США придется как минимум смириться с этим фактом и адаптироваться к нему. Но возможно, более продуктивным будет уже сейчас перестать бороться за гегемонию и начать строить новую внешнеполитическую инфраструктуру — не претендующую на лидерство в мире и даже на Западе. 

Путина ознакомили с текстом этой статьи сразу после ее публикации в начале июня — и она вызвала у президента большой энтузиазм. Вопрос о Байдене на прямой линии был нужен российскому президенту именно для того, чтобы высказаться на эту тему. Мол, даже американские интеллектуалы больше не верят в превосходство США. Значит, этого превосходства больше нет. 

В начале сентября во Владивостоке Путин сформулировал мысль еще проще: «Конец ли это какой-то гегемонии Запада? Вы понимаете, дело ведь в чем. Дело в том, чтобы эти уроки — они есть, эти уроки, — но чтобы они были правильно поняты и чтобы были внесены изменения в реальную политику». 

Иными словами, конец гегемонии Запада вообще и США в частности уже случился или вот-вот случится. А чтобы поставить точку в этом вопросе, нужно, чтобы Запад покаялся и вынес уроки. 

С точки зрения американского интеллектуального пейзажа, где гегемонию принято хоронить со времен Буша-младшего, статья Кули и Нексона не новаторское высказывание, а всего лишь немного скандальное. Зачем в главном американском журнале про внешнюю политику давить на мозоль новому президенту США и его команде? Там и так все знают. Да и время сейчас не очень подходящее. 

Но с точки зрения главы российского государства, этот текст знаменовал начало конца однополярного мира в головах американского истеблишмента.

Афины и Спарта

Кули и Нексон вовсе не имели в виду, что гегемонию США подорвала Россия. В их тексте страна упоминается в двух контекстах. 

Во-первых, как младший партнер Китая, демонстрирующего «готовность учитывать интересы и уязвимости России». А во-вторых, как государство, вносящее хаос и неопределенность в международные отношения и внутреннюю политику США и европейских стран. 

Конец гегемонии США, по мнению ученых, заслуга Китая. И речь не о военной силе, а об экономике. Ведь военная сила — производное от силы экономической. 

Но если гегемонии США пришел конец, зачем Москве ставить Вашингтону ультиматумы? Да еще и такие нелогичные. Угроза ядерной войны реальна — но ведь Россия готова эту войну приближать, если ее ультиматум останется без внимания. 

Здесь стоит вспомнить другое понятие, связанное с гегемонией, — так называемую ловушку Фукидида. 

В оборот политической науки и дипломатии оно попало в 2012 году благодаря колонке политолога и профессора Грэхама Аллисона в Financial Times. Как обычно и бывает с понятиями, поначалу ловушка Фукидида имела очень узкий смысл — и описывала лишь взаимоотношения между Китаем и США. 

Первый ученый-историк, грек Фукидид учил, что бывают неизбежные войны. Пелопоннесская война между Спартой и Афинами была неизбежна, поскольку гегемон, Спарта, был крайне обеспокоен ростом соперника — Афин. Теперь же Китай — растущая сила в Тихоокеанском регионе, а США — гегемон. Кто из них начнет войну в Тихоокеанском бассейне, не так уж и важно. Важно, что от воли отдельных людей, даже очень миролюбивой, ничего не зависит. Война в любом случае почти неизбежна, в этом и заключается ловушка.

В своей книге 2017 года Destined for War: Can America and China Escape Thucydidesʼs Trap? («Обреченные на войну: Смогут ли Америка и Китай избежать ловушки Фукидида?») Аллисон заметно расширил область применения понятия ловушки Фукидида. Он выделил 16 случаев в международной политике за последние 500 лет, которые типологически похожи на отношения Спарты и Афин. В 12 из них дело закончилось войной.

Многие американские интеллектуалы-международники подвергли идею Аллисона разгромной критике. Насколько вообще применимы такие аналогии для анализа международных отношений? Были ли отношения Спарты и Афин — двух греческих полисов — международными? Достаточно ли силен Китай, чтобы уже сегодня бросить вызов США? И не является ли идея Аллисона скрытой формой внешнеполитического трампизма? 

Но в российском руководстве и в среде интеллектуалов, которые на это руководство ориентируются, понятие ловушки Фукидида стало популярным. Вот как, например, с ее помощью в журнале «Евразийский союз: Вопросы международных отношений» анализируются дружественные жесты бывшего президента США Дональда Трампа в адрес Владимира Путина: мол, Трамп хочет поссорить Россию с Китаем, потому что ему нужна война с одним Китаем. Журнал издается одним из интеллектуальных штабов МИДа, и статья также опубликована на сайте министерства иностранных дел. А вот текст на РИА Новости: в нем любые внешнеполитические действия США объясняются желанием ослабить именно Россию — ведь ее роль в будущей войне (неизбежной из-за ловушки) становится решающей. 

И кроме того, ловушка — железобетонный аргумент в пользу укрепления отношений Китая и России. Даже если это укрепление наносит интересам России ущерб. Путин, судя по всему, знаком с понятием ловушки Фукидида, а также в курсе дебатов о нем в российской печати. 

Трудно сказать, в какой именно момент в аналогии «США как Спарта» и «Китай как Афины» произошла окончательная замена Китая на Россию. Но она произошла. Да, в Штатах все еще продолжают спорить, достаточно ли Китай силен, чтобы стать новым гегемоном. Но в российском истеблишменте уже уверены, что Россия достаточно опасна, чтобы подвергнуться нападению США и их союзников. 

Этой подмене способствует и инерция мышления российского руководства, которое экономические трудности последних лет видит временными. В начале 2010-х считалось, что российский экономический рост остановить нельзя. Эту мысль можно проследить как в знаменитой речи Виталия Мутко в ФИФА 2010 года («Рашас экономи из лач энд гроуин»), так и в Концепции внешней политики 2013-го. В ней написано, что «своими высокими темпами экономического роста, основанного на стабильном экспортном и расширяющемся внутреннем спросе… Россия вносит значительный вклад в обеспечение стабильности глобальной экономики и финансов».

Давно нет высоких темпов роста и расширяющегося внутреннего спроса. Однако привычка думать, что страна на подъеме (и всегда будет), осталась.

Сложим два и два. Российское руководство верит в ловушку Фукидида. Оно считает Россию страной, которая бросает вызов гегемонии США не только военной мощью и новыми видами вооружения, но и безграничным потенциалом роста. И не только в союзе с Китаем, но и сама по себе — прежде всего сама по себе. 

И вот конец гегемонии США уже на горизонте. Этот конец стремительно приближается — даже американские интеллектуалы об этом знают. Что будут делать Штаты, Спарта XXI века? Конечно, начнут войну — против Афин XXI века, то есть против России.

Ловушка — но не военная, а интеллектуальная — работает. Чтобы между Россией и НАТО не случилось войны (которую, по мнению Кремля, Штаты все равно неизбежно развяжут), Москва требует от США поделить Европу на зоны влияния. И таким образом фактически сама хочет копать окопы для этой будущей войны. 

В противном случае Россия, как заявил Путин в министерстве обороны на этой неделе, готова «на недружественные шаги жестко реагировать». И имеет на это «полное право». 

><{{{.______)

Одно из важнейших открытий социологии XX века состоит в том, что представления о реальности могут быть важнее самой реальности. Если эти представления убедительно объясняют реальность, то фактами, критическим мышлением и здравым смыслом делу уже не помочь. 

Лучше всего суть этого открытия сформулировали в 1928 году супруги-социологи Дороти и Уильям Томас: «Если люди определяют ситуацию как реальную, она реальна по своим последствиям». 

Когда-то войны начинались из-за воды или пастбищ. Но с тех пор, как человек изобрел понятия и картины мира, войны начинаются из-за интеллектуальных ошибок. 

Главная из которых — убежденность в неизбежности войны.